Вечеринка в саду [сборник litres] - Кэтрин Мэнсфилд
– Хотя бы присядьте на диванчик на пять минут и позвольте мне выпить за ваше здоровье!
Юная гувернантка села на край красного бархатного дивана, а он расположился рядом и одним глотком осушил бокал.
– Вы действительно были счастливы сегодня? – спросил он, придвинувшись к ней так близко, что она почувствовала, как его колено прикоснулось к ее колену. Прежде чем она успела вымолвить хоть слово, он уже схватил ее за руки. – А вы поцелуете меня на прощанье? – спросил он, притягивая ее еще ближе к себе.
Это все сон! Это было неправдой! Это был совсем не тот старик. Ах, какой ужас! Юная гувернантка в ужасе уставилась на него.
– Нет, нет, нет! – заикаясь, вырвалась она из его рук.
– Один маленький поцелуй. Всего лишь поцелуй! Ну что вы? Просто поцелуй, дорогая фройляйн. Один поцелуй! – Он подался вперед, его губы расплылись в широкой улыбке, а маленькие голубые глаза заблестели за стеклами очков.
– Никогда! Ни за что! Как вы смеете! – Она вскочила, но он был слишком проворен и прижал ее к стене, прижал к ней свое жесткое старое тело и подергивающееся колено, и, хотя она вертела головой из стороны в сторону, ему удалось поцеловать ее в губы. В губы! Туда, куда до этого ее не целовал никто, кроме самых близких родственников…
Она неслась по улице, пока не оказалась на широкой дороге с трамвайными путями и полицейским, стоящим посередине словно заводная кукла.
– Мне нужен трамвай до Главного вокзала, – всхлипывала юная гувернантка.
– Фройляйн?
Она отмахнулась от него.
– Главный вокзал. Вот… вот это… – И пока полицейский с удивлением наблюдал за происходящим, девушка в съехавшей набок шляпке бросилась в трамвай, не замечая бровей кондуктора и не слыша, как одна высокообразованная дама обсуждает ее со своей возмущенной подругой. Она раскачивалась, громко плакала и повторяла, прижимая ладони ко рту: – Ой, ой, ой!
– Наверное, была у зубного, – громко сказала толстая старуха, слишком глупая, чтобы осуждать ее. – Na, sagen Sie mal[38], какая сильная зубная боль! У ребенка во рту не осталось ни одного зуба.
А трамвай продолжал с грохотом пробираться через мир, населенный стариками с подергивающимися коленями. Когда юная гувернантка вошла в вестибюль отеля «Грюневальд», тот самый гарсон, что поднимался к ней в номер утром, стоял у столика и полировал бокалы. Завидев юную гувернантку, он, казалось, почувствовал себя важной персоной. Он был готов к ее вопросу, и ответ его прозвучал спокойно и учтиво.
– Да, фройляйн, госпожа была здесь. Я сказал ей, что вы приехали и сразу же ушли с каким-то господином. Она спросила, когда вы вернетесь, но я, конечно, не смог ответить. А потом она пошла к управляющему. – Он взял со стола бокал, поднес его к свету, внимательно осмотрел и, прищурив один глаз, принялся натирать его уголком фартука.
– …?
– Простите, фройляйн? Нет, фройляйн. Управляющий тоже ничего не мог ей сказать… ничего.
Он покачал головой и улыбнулся в начищенное до блеска стекло.
– А где сейчас госпожа? – спросила юная гувернантка, дрожа так сильно, что ей пришлось прижать ко рту платок.
– Откуда мне знать? – воскликнул гарсон.
И когда он проносился мимо нее, чтобы встретить только что прибывшего гостя, его сердце так сильно колотилось о ребра, что он едва не захихикал вслух. «Поделом! – подумал он. – Это будет тебе хорошим уроком». Взвалив на плечи чемодан новоприбывшего – хоп! – словно он был великаном, а багаж – перышком, гарсон снова повторил про себя давешние слова юной гувернантки: «Gehen Sie. Gehen Sie sofort». «Да я! Да чтобы уйти!» – кричал он про себя.
Человек без темперамента
Он стоял на пороге и крутил на мизинце кольцо, тяжелое кольцо с печаткой, пока его взгляд неспешно и целенаправленно скользил по круглым столикам и плетеным стульям, небрежно расставленным по застекленной веранде. Он сложил губы так, будто собирался свистнуть, но не сделал этого, а просто продолжил крутить кольцо, и руки его были такие розовые, чистые.
В углу сидели две Женщины с Прическами и пили лечебную настойку, которую они всегда пили в это время дня, – что-то белесо-серое, в стаканах, с осадком сверху, – и копались в жестянке, наполненной бумажными стружками, в поисках рассыпчатого печенья, которое они ломали, бросали в стаканы и вылавливали ложками. Два клубка пряжи для вязания, словно две змеи, дремали рядом с подносом.
Американка занимала свое привычное место у стеклянной стены, в тени огромного ползучего существа с широко раскрытыми багровыми глазами, которое, прижавшись к стеклу, сплющилось и жадно наблюдало за ней. И она знала, что существо рядом, знала, как оно смотрит на нее. Она подыгрывала ему, слегка напуская на себя важность. Иногда она даже указывала на него со словами: «Разве это не самая ужасная вещь, которую вам когда-либо доводилось видеть! Разве это не мерзко?» Но, в конце концов, существо находилось по другую сторону веранды… и, кроме того, не могло дотронуться до нее, не так ли, Клемансо? Она же американка, не так ли, Клемансо, и если что, она тут же отправится к своему консулу. Клемансо, свернувшийся клубочком у нее на коленях, рядом с порванной старинной парчовой сумкой, грязным носовым платком и стопкой писем из дома, лишь чихнул в ответ.
Прочие столы пустовали. Американка и Женщины с Прическами переглянулись. Она слегка пожала плечами, они понимающе помахали печеньем. Но он ничего не заметил. Он не шевелился, хотя по взгляду было видно, что он прислушивается. «Вшу-у-ух!» – раздался звук лифта. Железная решетка с шумом открылась. Из коридора донеслись нетвердые шаги, они приближались. Рука, словно лист с дерева, опустилась ему на плечо. Негромкий голос произнес: «Давай сядем там, где видно дорогу. Такие красивые деревья!» И он подался вперед, с рукой на плече и нетвердыми шагами за спиной. Он выдвинул стул, и она медленно села, прислонившись головой к спинке и свесив руки по бокам.
– Не подвинешь другой поближе? Он так далеко, – сказала она, но он не шелохнулся и лишь спросил:
– Где твоя шаль?
– Ох, – негромко простонала она. – Как глупо с моей стороны, я оставила ее наверху, на кровати. Ничего страшного. Пожалуйста, не поднимайся за ней. Она мне не понадобится, я знаю, точно не понадобится.
– Тебе лучше иметь ее при себе. – Он повернулся и стремительно вышел с веранды в слабоосвещенный вестибюль с его алым бархатом и позолоченной мебелью – просто волшебной! – а еще с расписанием служб в англиканской церкви, с доской, обтянутой зеленым сукном, с невостребованными буквами, взбирающимися по черной решетке, с огромными часами «Презентация», которые отбивали каждые полчаса, со связками тростей, зонтиков от дождя и солнца в лапах бурого деревянного медведя. Он прошел мимо двух сломанных пальм и двух нищих стариков у подножия мраморной лестницы, перешагивая три ступеньки зараз, мимо скульптурной группы на лестничной площадке – двух крепких крестьянских детей, изваянных в полный рост, в мраморных передниках, с гроздьями мраморного винограда в подолах, и по коридору, захламленному старыми жестяными коробками, кожаными чемоданами и холщовыми сумками, проследовал в их комнату.
Там громко пела служанка, наливая мыльную воду в ведро. Окна были нараспашку, ставни открыты, и внутрь лился свет. Ковры и большие белые подушки свисали с перил балкона, тюль спускался с кроватей, на письменном столе красовался совок с пылью и жжеными спичками. При виде его маленькие дерзкие глазки служанки заблестели, а пение сменилось гулом. Но он ничего не заметил. Его глаза метались по комнате. Где же, черт возьми, шаль?
– Vous desirez, Monsieur?[39] – съязвила служанка.
Ответа не последовало. Он отыскал шаль. Быстро прошел через всю комнату, схватил серую тонкую ткань-паутинку и вышел, хлопнув дверью. Пронзительный голос служанки, певшей изо всех сил, последовал за ним.
– А, вот и ты. Что-то случилось? Почему так долго? Чай уже подали, как видишь. Я только что послала
